Януш Панченко: від життя в окупації до свободи в Європі

Это новая удивительная история о судьбе молодого рома в условиях войны – от оккупации, побега к свободе. Интервью с ромским активистом, историком, этнографом – Янушем Панченко из Каховки. 

- Стандартный вопрос – как все началось для тебя? 

- В первый день российского вторжения, я проснулся в пять утра, весь дом дрожал. Меня разбудили взрывы, я открыл глаза и лежал, ожидая, что будет происходить дальше, взрывы начали повторяться. Через пол часа мне написали, что взрывы произошли в соседней Новой Каховке. Я позвонил своему брату, который жил в Новой, он моментально поднял трубку, такой быстрый ответ в 5.30 утра меня насторожил. Я спросил его о том, что происходит у них в городе, он мне коротко и как-то резко ответил: «Война началась, мы идём в бомбоубежище, потом наберу». Через два часа я поехал в Новую Каховку за братом и его семьей. По пути я увидел военные машины без флагов, со свастикой «Z». Тогда я не знал, что означают эти знаки. И техника такая старая была, я подумал это наши местные военные. Когда мы возвращались, с семьёй брата, в Каховку мы снова увидели огромные машины, танки, гусеницы которых крошили асфальт. Жутковато было, потому что я никогда прежде не видел столько военной техники. Мы ехали по трассе в правой полосе, а они на встречу по левой. Мы ехали и приближались друг к другу, я не знал, как нужно вести себя в этой ситуации, и решил сбавить до минимума скорость своего авто, в итоге мы успешно доехали домой. Прибывши домой, я включил телевизор и тогда я понял, что свастика «Z» маркирует российскую оккупационную армию. Но и даже после этого, я не воспринимал это всерьёз, не хотел, наверное, осознавать серьезность происшедшего.

Через пять дней я снова поехал в Новую Каховку, но другой дорогой и по пути увидел гражданские машины, часть из них была просто сожжённая и разбросанная по всей дороге, как игрушки. Смотря на эти авто, я понимал, что там никто не остался жив. В этот момент я осознал, что это русские просто расстреливали автомобили мирных людей, которые в первый день российского вторжения в панике покидали город. И я подумал, что два дня назад и мы могли ехать по этой улице, но нам повезло остаться в живых. Оккупанты, которых встретили мы, не расстреливали гражданские автомобили, а те, которых встретили эти люди — убивали всех. В этот момент я осознал происходящий ужас. И возможности в чем-то сомневаться, у меня уже не было.

- Ты сказал, что живешь в Каховке, расскажи, как происходила оккупация в первые дни?

- Да, я живу в Каховке. Первые недели я не встречал российских оккупантов, кроме того случая, о котором я говорил. Мы слышали много взрывов, но солдат и военной техники я не видел. Поэтому оккупация в первые дни, особо не ощущалась, наша местная украинская власть продолжала работать, все были на своих местах. Оккупанты в основном находились в соседней Новой Каховке, о которой я тоже говорил, в наш город они не заезжали, по крайней мере я не встречал их.  

- А почему так? 

- Каховская ГЭС находится в Новой Каховке, наверное, это было важнее, поэтому они в основном там находились. Где-то на четвертый месяц оккупации, российских солдат уже было много и у нас, город был забит ими. Периодически они ездили по моей улицы.  

- Были ли какие-то намерения у русских солдат ворваться к вам в дом? Или к кому-то из ромов? 

- Были, в Высокополье, Большой Александровке оккупанты разграбили несколько ромских домов, об этом было известно уже в мае. Позже таких случаев было много в Херсоне, а затем и в Каховке, Бериславе. Искали в основном они деньги и золото, но выносили всё что могли, например, технику часто. Оккупанты в основном разграбляли оставленные хозяевами дома, но был случай, когда они разграбили дом, в котором жила семья, они избили членов семьи. 

Также они заняли ромский молодёжный центр в Каховке, но грабить там было нечего. Так как всё ценное мы забрали оттуда в первые дни. 9-го мая они взломали двери в наш центр, а в июне уже заняли помещение. С этого времени, я периодически видел Zетовцев около центра, когда проходил мимо него. Но я был рад, что ничего ценного там не было внутри.

— Я не могу понять, почему вы не уехали сразу? Я сам с Закарпатья, и мы далеко от России, Слава Богу, но услышав про войну очень много людей все бросили и уехали. Какие планы были у вас?

— Еще до войны мы говорили, что в случае российского вторжения, мы уедим во Львов, но, когда вторжение началось, появились сомнения ехать или нет, плюс обстрелы были по дороге, много людей погибало в пути, мы решили, что безопаснее будет остаться дома. В первый день мы начали звонить родственникам, чтоб уехать и забрать с собой детей. Позвонили одним, потом вторым… в итоге решили собраться вместе нескольким семьям, быть в одном доме. Тогда к нам пришло несколько семей, мы жили около месяца вместе 12 человек.

— И какая обстановка была у вас, когда жили вместе, как себя чувствовали?

— Нам всем было так спокойнее. Я чувствовал себя безопаснее, мне кажется, все так чувствовали себя. Иногда мы были в доме, а иногда спускались в подвал, в основном это было ночью. Мы спали одетые, чтоб в случае чего, можно было быстро выйти из дома и пойти в убежище. Но, это было тяжело, потому что из 12-ти людей в доме, 3-е были дети. Детям очень тяжело вставать ночью, собираться, идти куда-то. 

Еще с нами в тот момент жила пожилая ромка, ей 76, она неосознанно называла русских солдат «немцы» и каждый день молилась с детьми, это были очень чувственные моменты.

 Так мы жили около месяца, по началу это все пугало до ужаса: выстрелы, взрывы, полёты истребителей, а потом нет. Люди ко всему привыкают и к этому тоже привыкаешь. Через месяц одна семья вернулась домой, дальше мы жили впятером.

— Все рома остались в Каховке или же были такие кто уехал сразу? 

— Первая волна отъездов была в самом начале войны, рома от паники или от шока просто ехали в неизвестность в основном во Львов, Ивано-Франковск, иногда в Днепр. Это продлилось где-то неделю. После недели войны люди предпочитали оставаться дома. 

— Были какие-то случаи со стороны русских по отношению к ромам? 

— Первый случай был, когда пропал ромский парень, я даже не уверен, что он совершеннолетний, ему 17-19 лет. Мне позвонила ему бабушка и сказала, Антон (имя изменено) пропал, его нет уже неделю. Мы не знали куда он пропал, хотя все понимали, куда можно было пропасть в таких условиях. В общей сложности его не было 20 дней, за это время много слухов ходило, что его убили, что кто-то видел его убитым, и подобное. Но затем его семья позвонила мне и сказала, что Антон уже дома. Его били, пытали и издевались. Как я узнал, потом от него, его на улице остановили русские, а у него не было с собой документов и его забрали типа для удостоверения личности. А по факту он превратился в рабочего для них: копал ямы, хоронил трупы убитых людей и остатки их тел… 

Затем был случай взятия в плен еще нескольких ромов за подозрение в пособии украинской армии. Эти случаи была «на слуху» у наших ромá, все это влияло на выезд людей с Херсонщины.

— Вы свободно могли выехать с Каховки?

— До мая, мне кажется, что да. Хотя были свои сложности, иногда приходилось долго ждать на линии фронта. Мы с мамой тоже планировали уехать через Васильевку во Львов, потом Ивано-Франковск, думали и про Одессу. Мы хотели еще одну семью забрать с собой. В этой семье ром был после инсульта и в дорогу ему нужны были таблетки. В городе вообще не было ничего, никаких препаратов. Гуманитарная катастрофа, даже чего-то примитивного ты не мог найти. Волонтеры должны были привезти таблетки, и мы их ждали долго. Но в итоге, эта семья приняла решение остаться. Затем у меня сломалось авто, а это было очень проблемно купить какие-то запчасти, их тоже не было в городе. Тогда мой друг нашёл в Херсоне нужные детали и привёз их мне, и ровно в тот день, как он приехал из Херсона, был разрушен Антоновский мост, то есть это был последний день, когда можно было вообще проехать из Херсона в Каховку. В общем из-за этого всё затянулось, в определенный период проехать на территорию свободной Украины стало ещё сложнее. Люди, которые ехали на своем авто, ждали по 2-3 недели в очереди в серой зоне. Хотя некоторые мои братья умудрялись все же проехать во Львов, но в итоге они говорили: «Если бы мы знали, как и что это будет, мы бы не ехали через Васильевку». Кроме того, мы оказывали поддержку продуктами местному населению, в большей мере ромам, ситуация была очень сложная. Мне казалось, что я не могу уехать так рано, мне каждый день звонило несколько семей и просили хотя бы какую-то минимальную продуктовую помощь. Некоторым людям реально не было чего есть. 

— Это было до оккупации всей территории Херсонщины. Какая ситуация сейчас у тебя в Каховке на левом берегу, так как вы до сих пор в оккупации? 

— Сейчас из Каховки вообще невозможно уехать на территорию свободной Украины, так как взорваны все мосты. Только в Крым можно, но и это становится всегда более сложно.

— Как ты выехал с Каховки? 

— Мы уехали через Крым. До этого мои родственники, друзья, большинство выехали. Я остался один в Каховке из ромэ́н, имею ввиду, людей моего круга общения. Плюс оккупанты заняли молодёжный центр, я чувствовал, что скоро они могут прийти и за мной, мама очень боялась этого, и просила меня ничего не писать в социальных сетях про оккупантов, не «светится» нигде публично, но я не мог этого не делать, мне было очень обидно и больно за свой город и его людей.

— Хотел первый уехать, а остался последним …

— (Смеётся) Да, хотел первым, а остался последним. 25-26 июля был сильный обстрел, взрыв сильный какой-то. Точно сказать не могу что это было. Мы сидели в подвале. У нас огромные железные ворота и они настолько сильно бились от волны взрыва, не передать словами. Это было настолько стремно… (молчит).

— В этот момент вы решили уехать? 

— Можно сказать да. Я сидел и думал ради чего я тут сижу? Я переосмыслил все и посчитал, что нет ни одной причины тут оставаться. В этот момент мы решили уехать.

— Ты сразу уехал в этот же момент? 

— Но не сразу. К отъезду надо было мне еще подготовиться к фильтрационному лагерю в Крыму. Первый пункт пропуска был в Херсонской области, около Чаплинки. На дороге был небольшой российский блокпост, там стоял оккупант в кепке с надписью LPR (Luhansk People’s Republic). Он стоял по средине дороги с автоматом и жестикулировал, чтобы я остановился. Я встал на дороге около него. Он был пьян, поведение его было дерзкое и агрессивное. Он начал орать, что я неправильно встал, а когда он открывал рот мерзкий запах перегара «лился» на меня. Я пытался с ним спокойно говорить, чтоб смягчить его тон. 

— Что ты ему сказал? 

— Он говорит: «Ты не тут стал нах*й. Война. Нужно становится четко по команде, тут пи**ец тебе». Я старался не подавать виду, что я напуган. Старался нормально отвечать и не спорить с ним. Но в внутри мне было стрёмно, на самом деле. Минуты три у нас продлился диалог. В итоге он сбавил темп и начал более адекватно общаться. Затем он будто начал оправдывать свое поведение, мол это он орал для моего же блага: «Тут танки, БТРы ездят, они летают, сносят машины на трассе, не останавливаются». Пока он говорил, около нас, на скорости пронеслась боевая машина оккупантов. Он продолжил: «Видишь, они носятся без остановок, немного не там встал бы, они бы тебя переехали и даже не заметили бы». После этого он просмотрел наши вещи в багажнике и пропустил нас.

Доехали мы до так называемой крымской границы, там мы стояли часов 8, ждали. В итоге мы оказались на территории пропускного пункта, это было около Армянска. На самой границе оккупанты организовали фильтрационный лагерь для мужчин, въезжающих на территорию Крыма. Так сказать, проводят собеседование с мужчинами, телефоны проверят, «пробивают» личность. Похоже у них есть какая-то база данных, где они проверяют информацию о человеке. Как я говорил, я подготовился к поездке, потому что слышал, от проезжавших ранее, что телефоны проверяют достаточно предметно, даже удаленные файлы восстанавливают. Поэтому за три недели до поездки я купил новый телефон, а старый оставил. Удалил свои страницы в социальных сетях, различные публикации по теме войны, всё что мог максимально удалил и часто думал о предполагаемых вопросах в мой адрес на границе. Готовился к возможному диалогу. 

И вот, пришло время фильтрационного лагеря. Я зашёл на территорию, на улице сидело много мужчин из Украины, и ещё там было около четырех условных кабинетов. В эти кабинеты вызывали парней по одному человеку и проводили там собеседования. Меня позвали в один из таких. Сначала я достаточно уверенно себе чувствовал, но потом, во время разговора с оккупантом, я не могу объяснить это чувство, мне стало морально тяжело с ним разговаривать. Он не говорил мне ничего оскорбительного и грубого, но, мне почему-то было психологически и морально сложно ему отвечать. Я себя чувствовал будто меня давят, мне становилось всё сложнее отвечать на его вопросы. Я чувствовал, что этим давлением он влияет на меня и я сбиваюсь столку, мне становится все сложнее логически связывать свои предыдущие ответы с новыми. Подбирая ответы на его вопросы, я сразу пытался понять, какой вопрос возникнет после того, как я озвучу ему ответ, и заранее старался придумать ответ уже на потенциальный новый вопрос. 

Позже он взял мой паспорт начал вводить мои данные в какую-то программу, после этого показал мне мое фото на своем телефоне и спросил: 

— Это ты? 

— Да, я, - говорю

Он снова начал смотреть в телефон и зачитывать мою биографию:

— «Работал в школе № 6, работал в Украинском культурном фонде. Это про тебя?» 

— Про меня, — говорю.

Затем начал спрашивать служил ли я в армии, есть ли у меня родственники или друзья в составе ВСУ или ТрО.

Мне было трудно сказать, «никого нет», потому что это не правда, мои друзья в ТрО, мой научный руководитель в ТрО, мой брат в ВСУ, там же и мой сосед. Я ответил, что я не знаю кто чем занимается в данное время, возможно и есть, а возможно нет.

— Всё понятно с тобой выходи, телефон и паспорт оставь, — он мне сказал

Я вышел на улицу и начал переживать, потому что на протяжении всего периода жизни в оккупации я много писал в сети против Кремля и того, что он делает с народом Украины, к тому же мои друзья и брат в ВСУ. Российским пограничникам не будет проблемой найти основания для моего задержания. Просидел я так час, за этот час я внезапно вспомнил, что я вовсе не все антироссийские публикации удалил из социальных сетей, и чем больше я думал, тем больше я сам на себя начинал вспоминать компроматы. Переживал. сидел и думал: «Чёрт, я две недели готовился к этой поездке, и в итоге получается, что за две минуты на меня можно собрать уйму компроматов». После часа ожидания вышел оккупант, и говорит: 

— Панченко Януш? 

Я подошёл к нему, он отдал мне паспорт и телефон, я забрал вещи и спросил:

— Я могу ехать? — Не получив ничего в ответ, я решил, что могу ехать дальше. Вернулся в свою машину, и был невероятно рад (смеется).

— Какие планы дальше были?

— Одну ночь мы переночевали в гостинице в Керчи, администраторша оказалась ватницей, я начал немного спорить с ней, пытаться объяснить правду, но это было бесполезно, в один момент я перестал реагировать на эту тему, к тому же это было не очень безопасно.

На след утро нас ждала длинная дорога через россию в цивилизованный мир, в Европу. Ехали мы долго, 1 900 км где-то от Керчи до границы россии и Латвии. Дорога тяжелая, плюс переживание, что в россии будут проблемы, потому что мы ехали с украинскими номерами. На дороге часто встречалась российская военная техника, которая ехала в сторону Украины, особенно много было в Краснодарском крае и Ростовской области, мы проклинали каждую машину говорили: «Чтоб ты разбился», «Езжай, тебя там наши уже ждут» и всё такое (смеется).

Это, кстати, было 2-е августа, день российского нациста, или по-другому, день ВДВ России. В этот день в целом ездило много и гражданских машин, со свастикой «Z», надписями «Zа Россию!», с флагами ВДВ и российским триколором. Мы ехали по трассе, и на ней валялся флаг ВДВ, видимо у кого-то слетел с авто. Он лежал на дороге и все российские машины его объезжали, как бы в знак уважения, наверное. А мы специально повернули авто так, чтоб переехать его. Это мне запомнилось, потому что это подняло нам настроение в тот момент. 

Наконец-то мы доехали до границы россия-Латвия, пограничный пункт «Бурачки» (Псковская область). Там машин семьдесят было, в основном с украинскими номерами. Очередь так медленно продвигалась, что мы там провели 36 часов. Мы практически две ночи ночевали в авто. За это время я уже успел познакомиться с людьми, стоявшими рядом с нами в очереди. Очень много народу было с Луганской и Донецкой областей.

В итоге мы дождались своей очереди. И когда я подъехал к пункту пропуска, я понял почему всё так долго. Снова фильтрация машин. Европейские и российские машины пропускали быстрее, для них были отдельные ряды. А вот украинские машины они ставили все в первые два ряда, и ситуация для нас не менялась. Потому что ряды с украинскими авто не работали, практически. 

К этой всей тяжелой дороге еще граница с ожиданием до 40 часов, просто ужас. Там ни воды не было, никаких условий. Спереди меня была семья с Донецкой области с годовалым ребенком. И их не выпустили из россии, парень не то, что расстроенный был, он был «убит» ... Дорогу такую проехал… Я ему очень сочувствовал, так как понимал какую дорогу он проделал ещё и с маленьким ребёнком. И я подумал: «Сейчас с нами тоже самое будет». Уже начал строить в голове маршрут для возвращения домой. Но в итоге нас пропустили. Затем мы невероятно быстро пересекли Латвийскую границу, минут за 30. Когда мы заехали на латвийский пропускной пункт, там нам дали листовки с надписью на украинском языке: «Вітаємо вас у Європі, ми розуміємо що в вашій країні війна і ми докладемо всіх зусиль для вашої перемоги і для того, щоб ви комфортно себе почували в Європі», это тоже был приятный и вдохновляющий момент.

— Какая сейчас обстановке в Каховке? Есть связь с кем-то? 

— У нас в Каховке было плохо, но после их референдума стало еще хуже. Я звонил родственникам домой. Сейчас там полный хаос. В дома заходят и всех грабят. Очень много ромских домов заняли оккупанты. Многих ромá стали забирать в плен по любой причине. На улице у людей отбирают авто под угрозой расстрела, но это не только у ромов, у всех.

— Уехав из оккупированного своего родного города, что ты можешь вспомнить сейчас? Что приходит тебе в голову? 

— Митинги против оккупации. Это не передаваемая атмосфера, все объединены и друг друга поддерживают. Я участвовал ни во всех, но во многих митингах. Люди не знакомые были, но сопереживали все вместе. Последний митинг, на котором я был, пришли русские солдаты с автоматами всех разгоняли и бросили свето-шумовую гранату. Она без заряда, но все равно взрыв был… Кто-то получил ранение, это было страшно, понимаешь… (молчит). 

— Симпатизировали ли ромá Каховки россии до войны?

— Ромы такие же, как и остальные все украинцы, была небольшая часть, которая симпатизировала перспективе жить под российским контролем. Но по ходу развития российской агрессии, усиления оккупационных мер симпатиков становилось всё меньше. Был случай, когда сына одного из таких симпатиков избили оккупанты, на этом его симпатия закончилась. Понимаешь, после того что делали оккупанты, даже те, у кого была симпатия, она превратилась в отвращение к русским. Ромá в целом очень аполитический народ, но эта вся оккупационная ситуация с разгромами и разграблениями ромских домов просто не могла оставить безразличными ромов, даже люди, которые ничего не знали о россии, или наоборот раньше часто ездили в россию теперь проклинают и ненавидят российских оккупантов и всех, кто их поддерживает.

— Говоришь, что ромá аполитические. Поменяются ли они после войны? Как думаешь? 

— Они уже поменялись. Сейчас такой процесс происходит, такого не было никогда. Где бы ромá не жили: в россии, Казахстане, Беларуси, Украине они всегда считали себя одним народ и ничего не могло стать вопреки этому. Сейчас это не совсем так. Этот военный контекст, российское вторжение, эта трагедия настолько сильна, на столько болезненная, что многие ромá перестали общаться с соплеменниками из России. Украинские ромá поменялись. Много ромов пошли в армию. Хотя считалось, что ромы и война — это вещи не совместимые друг с другом раньше. Что это дело не ромское, а «гадженское» (чужое). В нашем городе ромы раньше смеялись с ромов военных, а сейчас мы все гордимся нашими защитниками. Да, мы гордимся ромами, которые оказались в украинской армии и защищают свою землю, свою семью, не только лично свою семью, а в широком понятии ромскую семью Украины. Мы гордимся всеми защитниками украинского народа, независимо от этнического происхождения

 Это всё изменило ромскую культуру и мировоззрение. 

— После победы, как думаешь не будут ли ромá забыты украинцами? 

— Я думаю, что нет. Я наблюдаю за публикациями в интернете. До российского вторжения много украинцев, без основания, были агрессивно настроены по отношению к ромам. Много комментариев было ядовитых. Часто без причин люди хейтили ромов. Но это не только в Украине, так в любой стране, во всех странах у ромов одинаковые проблемы, примерно. Сейчас я смотрю публикации про ромов и 95% комментариев позитивных, люди поддерживают ромов, и неважно о чём эта публикация. И даже больше скажу, я вижу, что если кто-то напишет негатив в сторону ромов, то люди начинают заступаться и давить хейтера. Такого не было раньше, а даже если было, то намного меньше. 

— Кстати говоря, я не спросил тебя про украденный танк ромами. Это же на Херсонщине было? Ваши рома сделали популярными всех украинских ромов. 

— Да-да, это случай с танком очень позитивный для нас, это была «цыганская спецоперация» (смеется). 

Знаешь, когда Россия напала в 2014 году, аннексировала Крым и оккупировала части Донецкой и Луганской области, из нацменьшинств Украины, больше всего были в фокусе крымские татары, а сейчас в 2022 году — украинские рома. Ромá реально много чем помогают и делают в этой войне. Каждый что-то делает или сделал: помогают армии, защищают страну, помогают переселенцам. Я практически не знаю таких ромских семей, которые бы не участвовали в сопротивлении путинской орде каким-то образом. Сейчас народ Украины творит свою историю и ромы часть этой истории, поэтому мы никак не может быть забытыми. До войны мы разделялись на национальности, а сейчас это не имеет значения. Мы все украинцы и одинаково делаем все возможное для победы Украины, для сохранения наших семей. Мы одинаково страдаем, и российские ракеты одинаково летят в украинские дома и ромские. И дети любой национальности одинаково плачут. Все одинаково. Мы все в одинаковых условиях и должны помогать, и поддерживать друг друга.

Слава ла Українаті тай латі народоненді! (ром. Слава Україні та її народам!)